И, понимаете, не спать с ним было глупо. Он весь был заточен под это дело - любить женщин, развлекать женщин, доставлять им удовольствие и причинять боль.
читать дальше***
Не то чтобы я претендовала на его сердце, но мне было бы приятно, если бы все мои друзья были свободны, а еще лучше, если бы любили только одну женщину - понятно какую. Так спокойнее.
***
Я совершенно явственно чувствовала, как легко дышать только любовью.
***
Я спросила, не уйти ли мне, а он сказал – рано, и я вдруг стала говорить ему о любви, о нашей с ним неизбежности друг для друга, не меняя интонации, тем же тоном, что и о погоде, спросила: "Почему ты не женишься на мне?" А он ответил, что ему нужна такая же, как он, расп..дяйка, "жена барабанщика", понимаешь, не "мама", а такая же, как Розочка. Я почувствовала острую жгучую обиду, я давилась дыханием, а он очень внимательно смотрел на меня, гладил по лицу и говорил: "Да, да, как больно, девочке больно, как ты красива, когда живёшь". И я отдавала ему своё мокрое лицо: несчастные глаза с розовыми прожилками, покрасневший нос, распухшие потрескавшиеся губы, поперечную морщинку между бровей, усталую кожу, местами шелушащуюся от мороза, а местами с чёрными точечками пор – обнажённое, открытое, стремительно стареющее лицо, а он всё повторял: "Как же ты красива!"
***
Мы испытывали вполне определенные чувства, месяцами убеждаясь в их достоверности ("да, точно, точно, нам давно пора разойтись... а может?..." - "нет, точно - все.") . И вот наконец, когда приходил момент их озвучить, совершенно формально обозначить словесно то, что уже ясно, тогда... Сначала оказывается тяжело говорить. Физически, до пресечения дыхания, до вполне ощутимых комков в горле - тяжело. Потом,когда все-таки удается, понимаешь, что все продуманные, измысленные слова, прежде чем выйти из уст, по избыточной траектории прошли через сердце и там обрели такой жар, что иссушают горло и губы до трещин. (Выпей воды... и продолжай...). Продолжаешь, со сладострастным намерением наговорить жестоких и честных слов, чтобы увидеть, как он под их весом буквально складывается пополам, пряча лицо и живот, потому что только любившая может столь экономными движениями нанести максимум разрушений...
Да, продолжаешь, и оказывается, что по какой-то глобальной несправедливости ты испытываешь все нюансы его боли, и твои тонко заточенные орудия пыток превратились в стыдные, но от того не менее страшные, игрушки мазохиста. И в самом конце, добивающим ударом, когда вы разошлись, из последних сил доброжелательно, пожелав друг другу счастья (без себя), вот тогда тебя - не пулей, не тяжелым тупым предметом, а наилегчайшим прикосновением к плечу - останавливает, пригвождает к месту, замораживает и обжигает понимание, что все изреченное стало ложь.
Через месяц-другой я приходила. И совершенно не чувствовала себя при этом побитой собакой, вернувшейся к хозяину, или еще чем таким обидным. Нет, я просто приходила, приплывала, прилетала туда, где был огонь. Туда, где мое прохладное сердце вновь становилось целым.
***
Это самое простое объяснение. Легче всего свалить на наркотики, и слишком обидно предполагать, что он просто устал от всех нас – влюбленных, требовательных, ревнивых – и решил побыть один, но не рассчитал силы и заблудился.
***
Теперь у меня всегда с собой мой личный ад, еще недостаточно прирученный, чтобы не показываться без вызова.
***
Ночью я плакала оттого, что вдруг поняла – я его больше никогда не увижу. Только сейчас дошло. Как-то я ухитрялась думать, что сейчас мы поиграем в смерть, я пристойно отстрадаю, похудею, может быть, но потом-то все наладится… А тут поняла. Мои глаза опустели без его красоты. Подозреваю, что осознавать придется долго. Что не услышу. Не прикоснусь. Не почувствую.
***Марта Кетро "Улыбайся всегда, любовь моя"